- Эх, Давид Ваныч. И зачем вы проходили мимо этой драной пивнушки? Неужели светлые мысли не могли вас привести в цветочный магазин? Неужели вам неинтересно трезвым отношением мерять мир, в котором не только бомжи и другие неизвестные личности живут. Но и люди культурные, стремящиеся изведать лучшие стороны бытия. Без водки и соленых огурцов из вонючей астраханской бочки. С разными картинами душещипательных художников и стихами из подозрительной юности не совсем пропащих поэтов. И почему вы не повели меня в кино о калькуттской любви среди кровожадных крокодилов? А вместо этого воспылали любовью к этому красивому столбу!
Все это в излишнем волнении выговаривала местная представительница остатков захудалой интеллигенции Марья Петровна Гугельпопен местному же почитателю возвышенного Давиду Ивановичу Швайцману. Лежащему в свободном изнеможении прямо в большой луже, оставленной без спросу вчерашним услужливым дождем именно для него. Чтобы он мог там лениво барахтаться и плевать не только на изгаженный мир, но и на переживающую за него девицу Гугельпопен. Не понимающую, что в книжках такое познание прекрасного она никогда не сыщет. Ведь Давид Швайцман в сие время достиг наивысшего проявления реальности. То, чего тибетские монахи добивались десятилетиями упорного духовного труда. А именно - отсутствия всякого мыслительного процесса.
